Прощай, оружие! - Страница 56

Не может быть, чтобы здесь были немцы. Они идут с севера и по дороге из Чивидале. Они не могли прорваться с юга. Итальянцы еще опаснее. Они напуганы и стреляют в первого встречного. Прошлой ночью в колонне мы слышали разговоры о том, что в отступающей армии на севере немало немцев в итальянских мундирах. Я этому не верил. Такие разговоры всегда слышишь во время войны. И всегда это проделывает неприятель. Вы никогда не услышите о том, что кто-то надел немецкий мундир, чтобы создавать сумятицу в германской армии. Может быть, это и бывает, но об этом не говорят. Я не верил, что немцы пускаются на такие штуки. Я считал, что им это не нужно. Незачем им создавать у нас сумятицу в отступающей армии. Ее создают численность войск и недостатки дорог. Тут и без немцев концов не найдешь. И все-таки нас могут расстрелять, как переодетых немцев. Застрелили же Аймо. Сено приятно пахнет, и оттого, что лежишь на сеновале, исчезают все годы, которые прошли. Мы лежали на сеновале, и разговаривали, и стреляли из духового ружья по воробьям, когда они садились на край треугольного отверстия под самым потолком сеновала. Сеновала уже нет, и был такой год, когда пихты все повырубили, и там, где был лес, теперь только пни и сухой валежник. Назад не вернешься. Если не идти вперед, что будет? Не попадешь снова в Милан. А если попадешь – тогда что? На севере, в стороне Удине, слышались выстрелы. Слышны были пулеметные очереди. Орудийной стрельбы не было. Это кое-что значило. Вероятно, стянули часть войск к дороге. Я посмотрел вниз и в полумраке двора увидел Пиани. Он держал под мышкой длинную колбасу, какую-то банку и две бутылки вина.

– Полезайте наверх, – сказал я. – Вон там лестница.

Потом я сообразил, что нужно помочь ему, и спустился. От лежания на сене у меня кружилась голова. Я был как в полусне.

– Где Бонелло? – спросил я.

– Сейчас скажу, – сказал Пиани. Мы поднялись по лестнице. Усевшись на сене, мы разложили припасы. Пиани достал ножик со штопором и стал откупоривать одну бутылку.

– Запечатано воском, – сказал он. – Должно быть, недурно. – Он улыбнулся.

– Где Бонелло? – спросил я.

Пиани посмотрел на меня.

– Он ушел, tenente, – сказал он. – Он решил сдаться в плен.

Я молчал.

– Он боялся, что его убьют.

Я держал бутылку с вином и молчал.

– Видите ли, tenente, мы вообще не сторонники войны.

– Почему вы не ушли вместе с ним? – спросил я.

– Я не хотел вас оставить.

– Куда он пошел?

– Не знаю, tenente. Просто ушел, и все.

– Хорошо, – сказал я. – Нарежьте колбасу.

Пиани посмотрел на меня в полумраке.

– Я уже нарезал ее, пока мы разговаривали, – сказал он. Мы сидели на сене и ели колбасу и пили вино. Это вино, должно быть, берегли к свадьбе. Оно было так старо, что потеряло цвет.

– Смотрите в это окно, Луиджи, – сказал я. – Я буду смотреть в то.

Мы пили каждый из отдельной бутылки, и я взял свою бутылку с собой, и забрался повыше, и лег плашмя на сено, и стал смотреть в узкое окошко на мокрую равнину. Не знаю, что я ожидал увидеть, но я не увидел ничего, кроме полей и голых тутовых деревьев и дождя. Я пил вино, и оно не бодрило меня. Его выдерживали слишком долго, и оно испортилось и потеряло свой цвет и вкус. Я смотрел, как темнеет за окном; тьма надвигалась очень быстро. Ночь будет черная, оттого что дождь. Когда совсем стемнело, уже не стоило смотреть в окно, и я вернулся к Пиани. Он лежал и спал, и я не стал будить его и молча посидел рядом. Он был большой, и сон у него был крепкий. Немного погодя я разбудил его, и мы тронулись в путь.

Это была очень странная ночь. Не знаю, чего я ожидал, – смерти, может быть, и стрельбы, и бега в темноте, но ничего не случилось. Мы выжидали, лежа плашмя за канавой у шоссе, пока проходил немецкий батальон, потом, когда он скрылся из виду, мы пересекли шоссе и пошли дальше, на север. Два раза мы под дождем очень близко подходили к немцам, но они не видели нас. Мы обогнули город с севера, не встретив ни одного итальянца, потом, немного погодя, вышли на главный путь отступления и всю ночь шли по направлению к Тальяменто. Я не представлял себе раньше гигантских масштабов отступления. Вся страна двигалась вместе с армией. Мы шли всю ночь, обгоняя транспорт. Нога у меня болела, и я устал, но мы шли очень быстро. Таким глупым казалось решение Бонелло сдаться в плен. Никакой опасности не было. Мы прошли сквозь две армии без всяких происшествий. Если б не гибель Аймо, казалось бы, что опасности никогда и не было. Никто нас не тронул, когда мы совершенно открыто шли по железнодорожному полотну. Гибель пришла неожиданно и бессмысленно. Я думал о том, где теперь Бонелло.

– Как вы себя чувствуете, tenente? – спросил Пиани. Мы шли по краю дороги, запруженной транспортом и войсками.

– Прекрасно.

– Я устал шагать.

– Что ж, нам теперь только и дела, что шагать. Тревожиться не о чем.

– Бонелло свалял дурака.

– Конечно, он свалял дурака.

– Как вы с ним думаете быть, tenente?

– Не знаю.

– Вы не можете отметить его как взятого в плен?

– Не знаю.

– Если война будет продолжаться, его родных могут притянуть к ответу.

– Война не будет продолжаться, – сказал какой-то солдат. – Мы идем домой. Война кончена.

– Все идут домой.

– Мы все идем домой.

– Прибавьте шагу, tenente, – сказал Пиани. Он хотел поскорей пройти мимо.

– Tenente? Кто тут tenente? A basso gli ufficiali! Долой офицеров!

Пиани взял меня под руку.

– Я лучше буду звать вас по имени, – сказал он. – А то не случилось бы беды. Были случаи расправы с офицерами.